[сэр Сергей]

Сперо улыбнулась.
Это была сука Агенда, которой скоро предстояло отправиться на Качели – веселое психоделическое пространство с гравитационными аномалиями, где шла постоянная революция, похожая на карнавал, или карнавал, похожий на революцию. У Качелей было три луны: Свобода, Справедливость и Равенство, которые проходили над этим миром по очереди, и вызывали разнонаправленные приливы, а также счастливое – и такое же разнонаправленное – помутнение в головах.
Местные жители называли эти луны «белой», «черной» и «синей» – по типу вызываемого ими опьянения. Каждая из них как бы снимала сознание с похмелья, вызванного предыдущей фазой, поэтому пространство и называли Качелями. Местные жители уверяли, что с такими лунами им не надо колоться и курить, но вещества на Качелях тоже имели хождение.
Этот беспокойный, но очень популярный мир был застроен замысловатыми баррикадами, где были спрятаны курильни, кофейни, любовные притоны и прочие заведения. В зависимости от лунных фаз, один месяц Качели боролись сами с собой за свободу, следующий – за справедливость, а потом за равенство, потому что все эти понятия были важными, но по большому счету взаимоисключающими, а общественное настроение зависело исключительно от смены лун.
На Качелях жили трехголовые собаки – такие, как Агенда. Когда луны действовали в полную силу, одна голова начинала выть на господствующую луну, а две другие, брызжа слюной, принимались укорять окружающих в том, что те не подвывают, предавая тем самым все свободное (справедливое, или равное). Агенда кусалась, но не сильно – чтобы она могла развлекать все возрастные группы, зубов у нее не было. Пола у нее не было тоже, и сукой ее называли условно, из за заметного отсутствия мужского начала. Говорящие трехголовые собаки считались одним из самых популярных аттракционов на Качелях – на них приходили посмотреть специально, особенно в момент смены лунных фаз. Курить марихуану перед этим не разрешалось, потому что пароксизмы смеха могли стать опасными для здоровья.
Агенда была сложным существом, с рождения настроенным на луны своего будущего мира – и в ее разноцветные ошейники были вшиты магнитные компенсаторы. Сейчас они работали в треть силы, просто чтобы Агенда не сошла с ума. В таком режиме она не выла и не укоряла. Но две ее головы глядели на Сперо с глубоким недоверием, а третья – косилась в небо и иногда все таки тонко тонко подскуливала. Судя по цвету ошейника, в данный момент Агенда была озабочена равенством.
– Здравствуй, Агенда, – сказала Сперо. – Приветствую тебя как равная равную… То есть, простите, равных.
Агенда с достоинством кивнула свободными от революционной работы головами, но не ответила ничего.
– Кто следующий?
Затрещали ветки, и на поляну выполз, как показалось Сперо, большущий влажный танк без башни. Это был лиловый гиппо с непропорционально большими надбровьями, из под которых глядели умные, добрые и полные боли глаза. Они были очень большими и выразительными – и излучали столько сложных противоречивых чувств, что походили на два телевизора, передающих мелодрамы.
Гуго. Самое, кажется, распространенное у гиппопотамов имя, подумала Сперо, а почему? Непонятно.
Про Гуго она тоже все знала. Он скоро улетал на Утренник – пространство, предназначенное исключительно для детей. Как и все звери на Утреннике, Гуго был весьма полезным существом, чем то вроде учителя. Его выращивали для нового аквапарка, где он должен был плавать, обучая детей стихосложению. По этой причине он мог говорить только стихами – и они лились из него так же легко и естественно, как вой из Агенды.
– Как поживаешь, толстый Гуго? – спросила Сперо, стараясь говорить ритмично, чтобы Гуго мог поймать размер и ответить, как ему предстояло отвечать детям в аквапарке.
– Привет привет, не жизнь, а мука, – бархатным баритоном откликнулся Гуго, и в его огромных влажных глазах телевизорах промелькнула невыразимая печаль.
Сперо тотчас пожалела, что назвала его толстым, хотя была уверена – для гиппопотама в этом ничего обидного нет.
Теперь она знала, кто написал записки на коре. Вернее, сочинил. А вот написать их своими похожими на тумбы конечностями Гуго как раз и не смог бы. Какаду Серж тоже не очень подходил для такой роли – его клюв годился разве что разгрызать орехи. Значит, это сделал кто то другой…
И он, похоже, уже выползал на поляну.
Сказать про него «выполз» было нельзя – процесс так и не дошел до конца. Постепенно затухая, он прекратился примерно на середине.
Сперо увидела толстую и чрезвычайно длинную змею, в которой было что то военное: шестигранные чешуйки ее кожи казались ультрапрочной броней, покрытой маскировочными узорами. По какой то давней привычке змея носила пустынный камуфляж. Половина ее тела осталась в кустах – видимо, для того, чтобы змея могла скрыться в них одним резким движением, если дела на поляне пойдут не слишком хорошо. Просто воплощение зла.
Сперо нахмурилась.
Это было существо из несколько другого цикла существования – его присутствие в Лесу казалось странным и даже неуместным. Но она тут же поняла, кто перед ней, и вздохнула.
Гипнопитон Бату не случайно показался Сперо воплощением зла – он им и являлся. Причем это было зло с долгой и замысловатой предысторией, словно бутылка выдержанного вина, много раз переходившая из одной коллекции в другую. Присутствие Бату в Лесу объяснялось просто – его готовили для пространства возмездия, где все охотились на всех. Будущая работа Бату заключалась в том, чтобы делать тамошних жителей максимально несчастными. Ему следовало знать, как выглядят счастливые миры, чтобы терзать их описанием обитателей преисподней. Это было самое жуткое из известных Сперо измерений – будь ее воля, она вообще исключила бы его из области доступного. Но его очень ценили великие воины – они оттачивали там навыки экстремальной охоты. Бату вполне мог стать их жертвой.
Он рос в Лесу, потому что тоже относился к числу умных зверей. Но это был ум особого свойства, не похожий на тот, которым обладали Гуго или Серж. Возможно, Бату чем то походил на Агенду – какой та могла бы стать, если бы три ее головы слились в одну, прониклись влиянием особо мрачной луны, перестали выть и занялись делом. Но пока что детство Бату еще не кончилось. Его страшный дух дремал, и он мог жить в Эдеме – все знали, что здесь тоже должны быть свои змеи.
Бату был коварен с младенчества. Он умел создавать западни и затаскивать в них жертв. Он и сам, собственно, был одной длинной западней. И кое кто на поляне уже в нее попал, догадалась Сперо.
Тело Бату так и оставалось в кустах, но недалеко от его головы из листьев высунулся кончик хвоста, словно Бату делал вид, что их двое (охотника, кстати, он мог бы без труда в этом убедить). Сперо увидела на кончике его хвоста вымазанную глиной кисточку – эта анатомическая деталь позволяла Бату заметать следы.
Теперь все стало ясно. Ну или почти все…
– Зачем? – спросила она, глядя Бату в глаза.
– А почему ты со мной не поздоровалась, женщина с палкой? – спросил Бату глухим тихим голосом. – Может, ты не хочешь, чтобы я здравствовал? Тогда не проси у меня яблок, хо хо…
– У тебя нет никаких яблок, – сказала Сперо. – У тебя есть только черные мысли, Бату. Из за них твоя шкура скоро пойдет на абажур какого нибудь очень похожего на тебя любителя охоты.
– Может быть, мы сами успеем кого нибудь пустить на абажур, – сказал Бату.
– Угу, – вздохнула Сперо. – Я вижу, ты уже начал. Что ты делаешь в этом секторе Леса? Ты охотишься?
– Нет, – сказал Бату, тщательно выбирая слова. – Нет, я не охочусь. Я провожу время со своими друзьями. У меня ведь могут быть друзья, пока мою кожу еще не пустили на абажур?
Сперо посмотрела ему в глаза, и Бату наморщился, словно от боли.
– У меня должна быть возможность защищать свой ум, – сказал он. – Иначе выходит просто подло. Абажуры достаются вам слишком дешево… В этом нет никакого свершения, никакой красоты…
Серж, Гуго и Агенда слушали разговор с напряженным недоумением – они, похоже, не понимали, о каких абажурах речь.
Сперо повернулась к ним.
– Я уже знаю, что здесь произошло, – сказала она. – Знаю все или почти все. Сейчас я вам это расскажу, а если я ошибусь, вы меня поправите. Остальное вы объясните сами. Только не врать и не юлить. Хорошо?
Она посмотрела на Гуго.
– Мы никогда не врем и не юлим, – с достоинством ответил тот. – Всю правду без утайки говорим.
– Отлично, – кивнула Сперо. – Итак, у нашего друга Гуго начался экзистенциальный кризис. Он перестал понимать, зачем он живет и как ему жить дальше. Ему стало казаться, что его жизнь – жестокая и бессмысленная шутка. Наслушавшись его горьких стишков, то же почувствовал Серж и даже временно свободные от революционной работы головы Агенды. И никто в Лесу не смог вас переубедить. Так?
– Так, – подтвердил Серж.
– Потом из леса приполз Бату. Он объяснил вам одну вещь, которую знает, как профессиональный охотник. Система надзора за этим миром контролирует не пространственные границы и не материальные события. Она следит за всплесками эмоций, замечая в первую очередь страдание и боль. Поэтому, сказал ваш друг Бату, если вы хотите, чтобы высшие небесные власти обратили на вас внимание, выслушали вас и выполнили ваши требования, вы должны создать фонтан сильного страха. Это будет, сказал он, как дым костра, видный из крепости на горе. Верно?
– Верно, – ответил Серж. – Он сказал, что великие древние владыки делали так во все времена, и тогда боги спускались к ним поговорить. Но он обещал, что в нашем случае это будет дым без огня. Страх будет просто страхом. В нем не будет боли… И мы не совершим никакого преступления.
Сперо кивнула.
– Бату умен, – сказала она. – Он знает, как строить ловушки и избегать ответственности. Он сумел убедить нескольких золоторунных овечек, влюбленных в Гуго за его стишки, стать приманкой. Он предупредил их, что им придется испытать сильный страх, и они согласились на это ради Гуго. Тогда он запер их в пещере и велел не шевелиться. Потому что, сказал он, в пещере живет гадюка, которая действительно может укусить…
– Он говорил, гадюки не будет, – ответила одна из голов Агенды. – Их надо было просто напугать…
– Я знаю, – сказала Сперо. – В пещере живет уж. Но овечки думают, что там гадюка. Этот уж то и дело проползает мимо овечек, а их трясет от страха, когда они слышат шуршание в сухой траве… Ужу не хочется никого пугать, ему самому жутко. Он не понимает, в чем дело, и просто мечется по своей пещере от страха. И вместе они создают такой выброс ужаса, что его невозможно не заметить издалека. Мне непонятно другое…