Цитата:
|
А там не о рассказе шла речь, у Довлатова?
|
Ну, зачем так быстро выводить на чистую воду? Да, о рассказе.
Предлагаю рассказывать рассказы, интересные случаи из жизни.
Начну.
Метель.
…Когда отцу вручили телеграмму с известием о моем рождении, он лег на диван и весь вечер пролежал лицом к стене, как будто у него умерла собака. Он мечтал о сыне, и его можно понять – почти все деревенские мужчины в те времена почему-то мечтали о сыне. И почти все татары в те времена мечтали о сыне. А мой отец был деревенским татарином, как ни крути.
- Но ты, - рассказывала мама, - родилась прехорошенькая, весь роддом сбежался полюбоваться светленькой, сероглазой девочкой, губки бантиком, настоящая куколка, совсем не похожая на других новорожденных. Отцу достаточно было только взглянуть на тебя, чтобы его сердце растаяло. Особенно его умилила ямочка на подбородке – точно такая, как у него.
А когда через два с половиной года мама родила таки мальчика, в том же казанском роддоме номер два, где родилась я, папа так торопился к любимой дочке, что даже не захотел переждать непогоду у тещи, у моей городской бабушки.
На станции Сергач поезд останавливался ночью. Председатель колхоза, разумеется, встретил их. Отец взял у него вожжи, и погнал изо всех сил.
В какой-то момент лошадь споткнулась, телега перевернулась, и все высыпались из нее в сугробы, как новогодние подарки из лопнувшего мешка Деда Мороза.
Мама ужасно рассердилась на папу. Она ругалась последними словами, не смотря на то, что городская и культурная.
И когда выкарабкивалась из сугроба, в котором завязла по уши, ругалась.
И когда долго не могли найти мальчика, хоть он и лежал неподалеку, но завернутый в белое одеяло был совершенно неприметен на белом сугробе, ругалась.
И когда усаживалась обратно на телегу, ругалась. Да так крепко, что даже председатель колхоза был смущен – он не ожидал такого от учительницы по русскому языку и литературе. Но помалкивал, конечно.
А мальчик даже не проснулся. Он тихо лежал у мамы на руках.
Когда они, наконец, поехали дальше, мама догадалась проверить - все ли с ним в порядке.
Стала разворачивать - уголок ватного одеяла, уголок шерстяного одеяла, уголок байкового, пеленку… и вдруг увидела крошечные пяточки. Оказалось, что она держит сыночка вниз головой.
Охнув, она повернула его правильно.
Младенец почмокал губами, морщась от ветра и снега, но не проснулся, продолжал спать.
Мама быстренько подоткнула одеяла со всех сторон и начала… хохотать.
Папа и председатель, сидящие впереди, сначала поддерживали ее короткими смешками, время от времени оборачиваясь. Действительно, очень весело – бум, перевернулись! Но все живы-здоровы, слава богу.
Но поскольку мама смеялась все громче и громче, и уже практически взвизгивала, они забеспокоились.
Продолжая слегка посмеиваться, папа передал вожжи председателю, и пересел к ней поближе, немного страшась и ее визгливого смеха, и темноты, и густого леса по обеим сторонам пустынной дороги, и бледной, почти невидимой, луны…
Он трогал ее за плечо, называл по имени, но мама отмахивалась от него, как от мухи, задыхаясь и изнемогая от хохота.
Конечно, разумнее всего было бы дать ей оплеуху, как показывают в кино, но папа, скорее всего, не видел этого фильма.
Он сидел и печально раздумывал, как жить дальше, с сошедшей с ума женой и с двумя маленькими детьми.
Но тут мальчик зашевелился, закряхтел под тремя одеялами, и мама моментально успокоилась, как выключили, или, вернее, моментально забеспокоилась, как включили. Стала покачивать сыночка из стороны в сторону, запела протяжную татарскую песню: «Ай, былбылым, вай былбылым, агыйделнен камышы»…
…Она и мне ее пела. И я пела ее своим детям…