"Жила-была одна баба"

[Афиген]

Сообщение от Охотник

Изучая биографию Фрида, мне тяжело осознавать, что этот человек имея дар драматурга, не воспитал в себе честь. Они со своей компанией вечерами, как он говорил, собирались на квартире друга, а, переводя на современный язык - сбивались на тусовку. И это в то время, когда их сверстники мотались по фронтам, другие - стояли у станков по десять, двенадцать, а то и больше часов в сутки.
Вот приходит, к примеру, их сосед с работы, который отстоял смену и валится с ног, а завтра снова на трудовой подвиг, как всем. А тут за стенкой слышится девичий смех, вызванный задорными комплементами парней... Короче, молодёж балдеет. А у этого соседа сын, такого же возраста, на фронте, а то и вообще погиб уже. Что этого соседа злоба не возмёт, на таких чистоплюев?.. Я бы на его месте, даже не задумываясь, сообщил в НКВД

Так это вы! Но ведь, к счастью, в СССР в то время жили не одни только злобные стукачи, вроде вас. Вот, например, что пишет известный кинокритик Юренев, фронтовик про Фрида и Дунского:
"Что бы во ВГИКе не случилось, - писал я Тамаре чуть ли не в каждом письме (ИМЕЮТСЯ В ВИДУ ПИСЬМА С ФРОНТА), - держись Фридов (ТАК ПРОЗВАЛИ ФРИДА И ДУНСКОГО)! Это настоящие люди, подлинные друзья. Но судьбе было угодно, чтоб повидать этих подлинных друзей мне довелось лет через пятнадцать! Фронт двигался на запад..."
И режиссер-фронтовик Владимир Басов с Фридом дружил. Видимо, не такими эти фронтовики были брезгливыми, как вы, все знающий про армию и про людей...

Сообщение от Охотник

знаю, что талантливые люди тоже бывают негодяями.

Вот с немцами не воевали, а знаете. А вот современник Фрида Валентин Ежов, один из авторов "Белого солнца пустыни" и "Баллады о солдате", фронтовик, почему-то не считал Фрида негодяем.
"Времена настали самые лицемерные, когда уже все, кажется, всё понимают, но выполняют все коммунистические ритуалы, как прежде. Мы учились хитрости у старших, переживших и не такие времена и не сломавшихся — веселых, остроумных, щедрых. В Болшево часто жили и работали Фрид и Дунский. Их имена так переплелись, срослись, что многие их путали, и мне тоже не сразу удалось запомнить — Ежов втолковывал, где Валерий Семенович Фрид, а где Юлий Робертович Дунский. И вот однажды Ежов сообщает нам с Ларисой про важное событие, которое нельзя пропустить: сегодня вечером Фрид и Дунский будут читать в своей комнате, для очень узкого круга, свой рассказ из лагерной жизни, который они почти никому не читают, и он, Ежов, постарается нас туда провести — только по-тихому, чтоб никого лишнего не было, а то они отменят читку. Мы прокрались под предводительством Ежова к назначенному часу и как раз оказались лишними. То есть нас не гнали, любезно усаживали пить чай, но Дунский категорически отказывался при нас читать, спрятал рукопись. Дело в том, что в рассказе было много ненормативной лексики, мата попросту, и читать такое при женщинах Дунский считал невозможным. Положение было дурацкое, особенно для Ежова. Мы не уходили, как бы не замечая, что вся компания только и ждет, когда мы встанем и уйдем. Даже Элем Климов, муж Ларисы, велел нам выйти. Правда, Фрид уже дрогнул, и Галич подтолкнул его: «Пусть сидят». И вдруг Ежов произнес целую речь в нашу защиту: «Они же не женщины — они наши коллеги, они пишут, снимают, им всё можно!» И отстоял наше равноправие, и устыдил собравшихся, потому что это звучало как «они не женщины, а такие же люди». И нас оставили, и Фрид стал читать этот замечательный рассказ, а Дунский переводил блатные выражения. Я потом еще не раз его слышала и описала этот болшевский эпизод подробнее, и Валерий Фрид поместил это воспоминание в своей книге «58 ?» в качестве послесловия после рассказа «Лучший из них», напечатанного уже в наши — лучшие ли? — времена без всяких купюр, со всей «ненормативщиной». (Наталья Рязанцева)