А. Солженицын о фильме Тарковского "Андрей Рублев"

[Юрич]

Прочитал эту статью и задумался, а насколько правильно мое видение русской истории, понимание русского человека. Мне кажется, что очень сильно давлеет над нами образ русского, как человека темного, с многовековой многострадальной и почти беспросветной историей.
Сейчас, когда все больше востребованны фильмы про нашу историю, корни, эта статья, одного из серьезнейших современных русских писателей, кажется мне чрезвычайно полезной. Привожу ее с небольшими сокращениями.

[Юрич]

Слава этого фильма – и в Советском Союзе и за границей – надолго опережала его показ: потому что он был запрещён советской цензурой. Законченный в 1966, он появился сперва за границей в 1969, затем малыми дозами просочился на советские экраны – либо избранные, закрытые, либо вовсе уж глухо– провинциальные, где не опасались власти вредного для них истолкования. Так случайно я увидел этот фильм в Тамбове в 1972. (При малом фонарике, в тёмном зале, на коленях делал записи, а тамбовцы смеялись и протестовали, что мешаю, и кричали: «Да тут шпион! Взять его!» По советским обстоятельствам отчего б и не взять серьёзно?) С первого раза, да при звуке плохом, многого совсем нельзя было понять, и я искал увидеть фильм второй раз. И представился такой случай только в Вермонте в 1983, среди публики исключительно американской. И это последнее обстоятельство ещё яснее выразило несчастную судьбу фильма: направленный к недоступным соотечественникам, переброшенный валютной и пропагандной жаждой Советов на заграничные экраны, заранее прославленный западной прессой, – вот он протягивался три часа перед растерянной иностранной публикой (в перерывах друг другу: «вы что-нибудь понимаете?») как дальняя экзотика, тем более непонятная, что живой язык его, и даже с умеренным владимирским оканьем (а отчасти – и с советской резкостью диалогов), заменён скудными, неточными и нековременными, чужеродно-невыразительными английскими титрами. Публика смотрела в изрядном недоумении. И что одно только с несомненностью посильно ей было вывести: какая же дикая, жестокая страна эта извечная Россия, и как низменны её инстинкты.
Да и в Советской России удостоенные первые зрители этим выводом и обогащались: «ну да, в России и вс ег да т ак было».
Но этот вывод авторы сценария (Тарковский и Кончаловский)и режиссёр Тарковский обязаны были предвидеть, когда затевали свою, не ими первыми придуманную, и не одними ими использованную, подцензурную попытку: излить негодование советской действительностью косвенно, в одеждах русской давней истории или символах из неё.
За два последних десятилетия это уже целое течение в советском искусстве: осмелиться на критику режима не прямо, а дальним-предальним крюком, через глубину русской истории, или самовольной интерпретацией русской классической литературы: подать её тенденциозно, с акцентами, перераспределением пропорций, даже прямым искажением, но тем самым более выпукло намекнуть на сегодняшнюю действительность. Такой приём не только нельзя назвать достойным, уважительным к предшествующей истории и предшествующей литературе. Такой приём порочен и по внутреннему смыслу искусства.
Обращение к истории – и право наше, и обязанность, это и есть утверженье нашей спасительной памяти. А допустимо ли обращаться к истории не со специальной целью изучения того периода, а для поиска аналогии, ключа, для ожидаемого подкрепления своей мысли, для сегодняшней своей цели? Надо думать: не недопустимо. Но при условии: относиться к историческому материалу как к заповедному – не вытаптывать его, не искажать ни духа его (даже если он нам чужд, неприятен), ни внутренних пропорций, ни ткани. (И – да не поступят с нами так же потом.) Но мы и истории повредим, и ничему не научимся у неё, если будем просто вгонять её в колодку сегодняшней задачи. А в применении к русской истории, и без того прошедшей полуторавековую радикальную революционно-демократическую, затем и большевицкую мясорубку, этот приём ведёт только к дальнейшему искажению нашего прошлого, непониманию его даже соотечественниками, а уж тем более иностранцами.
И – сходное условие к использованию литературной классики.
Выбирая персонажем двухсерийного трёхчасового фильма иконописца Рублёва, православного и монаха, авторы должны были понимать ещё до составления сценария: что ни собственно православия, ни смысла иконописи выше простой живописи (как сейчас и допущено в СССР) и ни, прежде всего, духа Христа и смысла христианства – им не дадут выразить. Что за все эти три часа ни одному православному не разрешат даже перекреститься полностью и истово, четырьмя касаниями. Ни во время грозного осаждённого богослужения (из лучших мест фильма), ни во время скудного молебна при освящении колокола, лишь скоморох один раз полностью крестится – но луковкой, закусывая, тем как бы плюя в крестное знаменье. И ещё есть в первой серии один почти полный крест – и тоже иронический. И князь-предатель, уж с таким мордоворотом, целует распятие, как не мог бы в присутствии митрополита, при всей своей черноте. (На всё это легко и естественно шёл Эйзенштейн в «Александре Невском», где ни перед битвой, ни даже при начале торжественного храмового звона не крестится новгородский народ, ни князь, – но ведь тот грубо выполнял социальный заказ режима.) И монашества тоже нельзя будет показать ни в каком высоком проявлении – ни в обете «отложить житейского обычая шатания», «терпети всякую скорбь и тесноту», ни в отказе от стяжания, от честолюбия, и вообще никак, – а только: за жеванием, в шумном скандале, да один раз неумело кладут поленницу, да встречены пошлой шуткой скомороха, да сделан один монах доносчиком. Итак, авторы сами выбрали путь: обронить собственно духовный стержень своего персонажа и времени, взамен натянуть ущербный ряд внешних признаков, – ради чего эта жертва?
Если не ради колкого намёка на современность – то это и есть их истинное мнение о сути русского прошлого? Может быть и так. Похоже, что и так. Под Советами мы заброшены в такой бездненный колодец, что можно карабкаться годами по скользким отвесам, и самому себе и другим это кажется освобождением, – а мы всё ещё почти на той же глубине, в пропасти того же качества.
Приняв такие жёсткие ограничения, сдачу наперёд, Тарковский обрёк себя не подняться до купола духовной жизни избранного им персонажа и XV века, – и ту высоту духовного зрения, христианской умиротворённости, светлого созерцательного миростояния, которою обладал Рублёв, – подменять самодельными слепотычными (на современный манер) поисками простейших, и даже банальных, моральных истин, зато понятных ущербно-интеллигентному зрителю советской эпохи. Или плоских (но намекающих) сентенций: Русь– Русь, «всё она, родная, терпит, всё вытерпит… Долго ли так будет?» – «Вечно».
Подменена и вся атмосфера уже четыреста лет народно-настоянного в Руси христианства, – та атмосфера благой доброжелательности, покойной мудрости жизненного опыта, которую воспитывала в людях христианская вера сквозь череду невыносимых бедствий – набегов, сплошных пожогов, разорений, голода, налётов чумы, – заостряя чувство бренности земного, но утверживая реальность жизни в ином мире. (Даже дыхания той жизни в фильме нет нигде и ни на ком, ни даже на Рублёве, ни даже в сцене с умершим Феофаном Греком.) Вместо того протянута цепь уродливых жестокостей. Если искать общую характеристику фильма в одном слове, то будет, пожалуй: несердечность.
Браться показывать главным персонажем великого художника – надо же этого художника в фильме проявить, – и проявить на вершинах его мироощущения и в напряжённые моменты творчества? Но Рублёв в фильме – это переодетый сегодняшний «творческий интеллигент», отделённый от дикой толпы и разочарованный ею. Мировоззрение Рублёва оплощено до современных гуманистических интенций: «я для них, для людей, делал», – а они, неблагодарные, не поняли. Здесь фальшь, потому что сокровенный иконописец «делает» в главном и высшем – для Бога, икона – свидетельство веры, и людское неприятие не сразило бы Рублёва. (А неприятия и не было: он был высоко оценен и понят и церковными иерархами, и молитвенной паствой, ещё при жизни вошёл в легенду и в ореол праведности.)
Весь творческий стержень иконописной работы Рублёва обойден, чем и снижаемся мы от заголовка фильма. Художник-режиссёр именно этой сутью своего художника-персонажа не занялся. Конечно, мы не можем требовать, чтобы в фильме обсуждалось само мастерство и наука его, – но хотя бы нам почувствовать, что у Рублёва поиски идут на немыслимых высотах, когда иконописцу удаётся создать с немалых художественных высот русского XV века – ещё выше: произведение вечности. Создать в неожидаемых радостных колоритах – безмятежную ласковость, чувство вселенского покоя, свет доброты и любви, даже уделить нам свет Фаворский, и через икону таинственно нас соединить с миром, которого мы не видели. Не передав из этого ничего – режиссёр как бы обезглавливает своего героя. Правда, часть икон, уже в готовом виде, по-музейному показана под финал, и с медленной подробностью. Лишь единожды мы слышим разговор о проблеме изображения: как писать Страшный Суд? (При надуманной зачем-то ситуации, что многонедельная нерешённость западной стены не даёт вести росписи и нигде во храме. Кстати, владимирский Успенский собор показан вовсе не расписанным, тогда как живопись его лишь частью поновлялась Андреем и Даниилом.)
А Феофан Грек в фильме – лишь, скажем, житейски-симпатичный. Очень плоский. И, в уровень со всем потоком фильма, мысли его тоже плоски (о предательстве апостолов, например).
Фильм о Руси XV века невозможен бы был без чтения Священного Писания. И оно – читается несколько раз. Никогда – в церковной службе, в молитве; обычно – среди действия, чтение – за кадром, а в кадре какая-нибудь оживляющая картинка, – например, «Экклезиаст» идёт под жевание огурца. Тексты выбраны не в духовном внутреннем родстве с повествованием, с состоянием героя или всей Руси, и не места духовных высот и красот, а в тяжёлый (впрочем – издуманным эпизодом) момент Рублёва «наугад» открыт текст из послания к коринфянам и – именно внешние церковные регламентации, которые для современного зрителя звучат и вообще мелко-формально, а особенно неуместно в тот миг (цель режиссёра – снизить, высмеять также и весь текст?), а затем, чуть пролистнув апостола Павла, из того же послания взять мысли о любви – но уже приписать их Рублёву в свободном гуманистическом изложении и как бы в споре с апостолом.
Но полно, XV ли именно это век? Это – ни из чего не следует. Нам показана «вообще древняя Русь», извечная тёмная Русь – нечто до Петра I, и только, а по буйному празднованию Ивана Купалы – так поближе и к X веку. Трактовка «вообще древней Руси» и наиболее доступна современному советскому образованному зрителю, в его радикальной традиции, а тем более западному зрителю понаслышке, – и получается не реальная древняя Русь, а ложно-русский «стиль», наиболее податливый и для разговорных спекуляций, смесь эпох, полная вампука. Но это – нечувственно к нашей истории. Как и у всех народов и племён, каждое десятилетие в нашем тысячелетии да чем-то же отличалось, а при близком рассмотрении – так порой и разительно. А эпоху, в которую живёт избранный нами персонаж, мы обязаны рассматривать близко и конкретно. Взятые десятилетия идут после Куликовской победы. Время жизни Рублёва, начиная с его возмужания (ему было к битве 20-25 лет), – это особенное время внутреннего (который всегда идёт до внешнего) роста народа к единству, к кульминации, в том числе и в культуре, это «цветущее время», напряжённое время национального подъёма, – и где же в фильме хотя бы отсветы и признаки того? Ни в едином штрихе. Тягучая полоса безрадостной, беспросветной унылой жизни, сгущаемая к расправам и жестокостям, к которым автор проявляет интерес натурального показа, втесняя в экран чему вовсе бы там не место. Тут жестокости, могущие быть во время неприятельского набега, и жестокости, произвольно и без надобности притянутые автором, из какого-то смака. Мало ему показать избиения, пытки, прижигания, заливку расплавленного металла в рот, волок лошадью, дыбу, – ещё надо изобразить и выкалывание глаз художникам: бродячий всемирный сюжет, не собственно русский, нигде на Руси не засвидетельствованный летописно. Напротив, должен бы автор знать, что дружины художников, и того же Феофана, и того же Рублёва, по окончании дела свободно переходили из одного храма в другой, от храмовой работы к княжеской или к украшению книг, – и никто им при этих переходах не выкалывал глаз. Если бы так уж глаза кололи – кто бы по Руси настроил и расписал столько храмов? Зачем же это вколочено сюда? Чтобы сгустить обречённую гибельность и отвратность Руси? Или (то верней) намекнуть на сегодняшнюю расправу с художниками в СССР? Вот так-то топтать историю и нельзя.
Авторы сценария были почти не связаны реальными фактами малоизвестной жизни Рублёва – и это давало им большой простор выбора тем, сюжетов, положений. Но большой простор выбора – и бремя для художника, и многократно усиливает обязанности его вкуса и совести. Вернее было бы – стеснить себя самим, при скудости биографического материала – сузить этот простор вдвое, сосредоточиться на несомненной духовной истории Рублёва, прежде всего на бескорыстном выборе иноческой жизни («ничто держати, ниже своим звати» по уставу Спасо-Андроникова монастыря) как проявлении его духовной жажды и углублении иконописного внятия, «святого ремесла». Разумеется – право автора ничего этого не коснуться. Однако в поиске объяснить обет молчальничества приводится мотивировка совсем не христианская: обида на грешную действительность, на несовершенных людей – «с людьми мне больше не о чем разговаривать», эта обида на действительность скашивает фильменного Рублёва. Режиссёр делает шаг, но не по линии духовного гребня, а – подставить произвольную, очень уж смелую, и притом грубо-материальную, придумку: поместить Рублёва в набег 1410 года на Владимир, где он не был (ну пусть мог попасть в Андрониковом), заставить его там убить человека и в этом найти толчок к молчальничеству. Вымысел – слишком сторонний, противоречащий кроткому, тихому, незлобивому характеру Рублёва, как он донесен до нас преданием. Как можно изобретать такой небылой эпизод – и возложить на него главное духовное решение? (Противоречие и в том, что убийца не мог бы оставаться иконником.)

[Юрич]

Долгое молчальничество Рублёва (из немногих точно известных о нём фактов) – не единично на Руси XIV-XV веков. Это был – из высших подвигов для очищения и возвышения души, «ум и мысль возносить к невещественному», гармонично замкнуть телесное состояние с душевным, создать в себе «внутреннюю тишину», подняться над средними впечатлениями окружающего бытия. Это был подвиг – непрестанной молитвы. Этой традиции был близок и Сергий Радонежский, и его заместник Никон, и основатели Андроникова монастыря, – всё окружение, откуда вышел Рублёв. Молчальником же стал и Даниил, учитель и пожизненный друг Андрея. И молчальничество Рублёва не было отшатом от иконописи, как это понимается по фильму, но – наивысшей сосредоточенностью к искомому Свету, стержнем творческого процесса. Лишь в современном образованском восприятии это молчальничество кажется непостижимо незаурядным, и Тарковский приписывает неприязненное к тому отношение окружающих, – а соотечественникам-христианам обет был совершенно понятен. (И так же легковольно автор в конце фильма освобождает Рублёва от обета, тоже вымысел.)
Да был ли Рублёв для режиссёра действительно центром внимания, целью раскрытия? – или только назвать собою эпоху и время, предлогом протянуть вереницу картин о мрачности вневременной России – такой, как она представляется современной образованщине? И автор создаёт непомерно длинный фильм, начинённый побочными, не к делу, эпизодами (половину киновремени они и забирают). Даниил Чёрный – никак не развит, почти не обозначен. Зато изобретен жгучий завистник Кирилл, и на большом протяжении ленты – мотив, настолько истасканный в мировом искусстве, зачем он здесь? и как грубо подан: за почёт «как собака буду тебе служить» (это ли дух иконописных дружин?), и тогда, мол, и платы за работу не возьмёт, – да какую такую плату авторы предполагают у средневекового монаха-иконописца? – они писали иконы в виде послушания, а заработанное на стороне всё отдавали своей обители. Кирилл обзывает свой монастырь «вертепом разбойников», произносит филиппики против монастырской жизни, таская стрелы из стандартного антиклерикального колчана, – и никто из братии не находится ему возразить, за ним – последнее слово. (И когда через много лет он вернётся в монастырь, то с покаянием поддельным, – лишь «дожить спокойно».)
Скоморох. Вся сцена – только для украшения, для забавы. Вызывает большое сомнение, что их выступления преследовались уголовно, – скоморошество проходит по всему русскому фольклору как бытовая реальность. И ещё это – повод для истерической сцены скомороха в конце: «я десять лет сидел» из-за этого, мол, гада. Такие реплики (ещё: «упекут на север иконки подправлять») составляют поверхностную оппозиционную игру фильма – но разрушают его по сути.
Ночь под Ивана Купалу. Может быть, погоня за выгодной натурой, просто картинки? филейные кусочки? Может быть, лишний повод показать невылазную дикость Руси. (И невероятно, чтоб в оживлённом месте Московско-Суздальской Руси такое сохранялось до XV века. У Даля, где много помянуто древних обычаев, под Купалу – кладоискание, разрыв-трава, – да.) И во всяком случае – опять длинный уводящий эпизод (не без очередной пошлой шутки о распятии и воскресении). А когда таких эпизодов много – то это оглушает бессвязностью, потерей собственно стержня в фильме.
Ещё длинней, ещё более затянута и так же притянута сбоку отливка колокола. И этот кусок – его уже эпизодом не назовёшь – сильно сбит на советский судорожный лад. Сперва – неубедительно запущенные поиски глины («до августа», в предыдущем эпизоде «июнь», – так и не говорили-то на Руси, языковая фальшь: все отсчёты времени и сроки назывались по постам, по праздникам, по дням святых), потом такая же неубедительная находка глины, потом типично-советская спешка и аврал – не укреплять формы! каково! – и старые литейщики покорно подслуживают в этой халтуре самозванному мальчишке – и звенит надрывный крик, совсем как на советской стройке, – и в чём тут мораль и замысел авторов? что, для серьёзного дела и знать ничего не надо? лишь бы нахальство – и всё получится? и вот на такой основе происходит возрождение Руси? Затем, разумеется, обрезан молебен, обрезано и само освящение: что освящается колокол сей «благодатью Пресвятаго Духа», – этого, разумеется, нет, а покропили водичкой, и халтурный колокол загудел. И Рублёв, этот ещё при жизни «чюдный добродетельный старец», «всех превосходящий в мудрости», находит своё излечение и вдохновение у груди истерически рыдающего пацана-обманщика.
И какое ж во всём том проникновение в старую Русь?
А – никакого. Автору нужен лишь символ. Ему нужно превратить фильм в напряжённую вереницу символов и символов, уже удручающую своим нагромождением: как будто ничего нам не кажут в простоте, а непременно с подгонкой под символ.
Да, так главный же символ, пережатый до предела: юродивая дурочка-Русь за кусок конины добровольно надела татарскую шапку, ускакала татарину в жены – а на татарской почве, разумеется, излечилась от русской дури. Никак не скажешь, что эта дурочка родилась из неразгаданной биографии Рублёва. Так что ж – присочинена как зрительно выгодный аксессуар? Или как лучшее истолкование русского поведения в те века? и в наш век?
И ещё же символ: символический пролог, с воздушным шаром. (Да не поймёшь сразу, что это – пролог, хотя бы отделили ясно. При первом прогляде я всё искал связь, не нашёл: о чём это было, к чему? кто летел? куда торопились? какие ещё татары на них бежали?) А оказывается, это – символам символ: от христианства мы видим – ободранную (по-советски, и креста на ней не видно) колокольню, и то в качестве парашютной вышки. И шар-то могли сляпать только по халтурке (как и колокол). И удел наших взлётов – тотчас брякнуться о землю, этому народу не судьба взлететь.
И ещё же символ – дождь! дожди! да какие: все предпотопные, невероятные, впору сколачивать Ноев ковчег. Этим дождём – и жизнь побита, и те бессловесные кони залиты, и те рублёвские фрески смыты, – ничего не осталось…

Октябрь 1983


ДОБАВЛЕНИЕ
(май 1985)

С тех пор А. Тарковский неоднократно отрицал, что в фильме «Андрей Рублёв» он хотел критиковать советскую действительность эзоповым языком. «Я отметаю совершенно это объяснение моей картины» («Форум», 1985, № 10, с. 231). Но такое объяснение было сделано мною в наилучшем предположении для Тарковского: что он – фрондёр, который, однако, в приёме аналогии, неосторожно обращается с русской историей. Если же, как говорит Тарковский (там же): «Я никогда не стремился быть актуальным, говорить о каких-то вещах, которые вокруг меня происходят», – то, стало быть, он и всерьёз пошёл по этому общему, проторенному, безопасному пути высмеивания и унижения русской истории, – и как назвать такой нравственный выбор? Да он тут же, рядом, и пишет: «Художник имеет право обращаться с материалом, даже историческим, как ему вздумается, на мой взгляд. Нужна концепция, которую он высказывает.» Что ж, если так – художники останутся при своём праве, а мы все – без отечественной истории.

[Драйвер]

Эка засорили!

[Юрич]

Это вы об объеме выложенного текста или о теме статьи?

[Драйвер]

Об объеме. Сорри, если задел.)

[Граф Д]

Сообщение от Юрич

Прочитал эту статью и задумался, а насколько правильно мое видение русской истории, понимание русского человека.

Знаете, мне всегда нравилось вот это... "Прочитал эту статью/книгу/посмотрел передачу и задумался..." То, что задумался - это хорошо. Плохо, что мнение Солженицына при этом не подвергается такому же критическому анализу, как собственное прежнее видение. Солженицын при всех своих несомненных духовных качествах был фигурой далеко не однозначной и под конец жизни его переклинило на довольно-таки примитивной религиозности и славянофильстве. Что и показывает в частности эта статья, которая к кино имеет весьма отдаленное отношение, а касается главным образом представлений Солженицына о том, как нам обустроить Россию (а я при всем уважении к нему, не хотел бы жить в России, которую он бы обустроил), чтобы все поняли какая она хорошая.

Сообщение от Юрич

Сейчас, когда все больше востребованны фильмы про нашу историю, корни, эта статья, одного из серьезнейших современных русских писателей, кажется мне чрезвычайно полезной.

Сейчас востребован лубок про "наши корни", а не серьезные фильмы об истории. Это во-первых. Во-вторых, то что снял Тарковский вряд ли отражало и наполовину мерзости того времени, потому что ему бы просто не дали снять такой фильм. Фильм Тарковского и так не пришелся по сердцу тогдашней власти, не пришелся бы и сегодняшней, не говоря о "думающих о России" зрителях, жаждущих, чтобы им показали красивые и духовные "корни" и "истоки", такие чтобы запад обкакался от зависти. Тарковский был художник. Солженицын к моменту написания этой статьи художником быть, очевидно, уже перестал. Суть статьи "неправильно показали Русь". Вы товарищ Тарковский рассуждаете крайне несознательно и льете воду на мельницу наших идейных врагов, а все было совсем не так и глаза никому не выкалывали. Вот! Иначе как бы было расписано столько храмов. Я не буду спорить на тему - выкалывали глаза или нет, хотя то что времена были дикие несомненно и все могло быть. Я только не думаю, что Солженицын согласился бы, если бы ему стали доказывать, что репрессий в стране не было, потому что как же иначе строились все эти заводы, города и ГЭС.


P.S. Недавно говорил с одним историком-студентом - он мне объяснял, что в старину русские князья не воевали между собой, а договаривались - ведь это разумно и правильно, а если и воевали, то только зимой, чтобы посевы не повредить - ведь это логично. Это студент пишет - будущий историк. Уж он вам напишет про корни и истоки. Ждите!

[Бразил]

Критические замечания к фильму - это дело Солженицына. Его колокольня, пусть с неё плюёт, в кого хочет.
Одно замечание общего характера хотелось бы прокомментировать.

А допустимо ли обращаться к истории не со специальной целью изучения того периода, а для поиска аналогии, ключа, для ожидаемого подкрепления своей мысли, для сегодняшней своей цели? Надо думать: не недопустимо.

Я бы согласился с прямо противоположной фразой. Надо думать: допустимо. Даже больше. Не понимаю, зачем же ещё сценаристу обращаться к истории, как не для более глубокого понимания современности, для поиска аналогий дня сегодняшнего? Если уж строить повествование на историческом материале, то не "со специальной целью изучения того периода". Изучение "того периода" - это задача для историков, но не для писателей, сценаристов, режиссёров и т.п.

[Телеплей]

«все сие есть блажь заморская, антихристова лжа…» (с)

[Юрич]

А кто из людей однозначен? Мы что ли с вами? Творческие люди, по-моему, как никто, неоднозначны.

Вы знаете, Граф, я мнение свое не менял, а увидел в этой статье сформулированные мысли, которые нашли отклик в моей душе.

Я согласен с вами, что для Солженицына эта статья была больше мыслями об обустройстве России, чем непосредственно критикой фильма. Это было его дело и право.

Но меня лично больше заинтересовало то, о чем вы не упомянули, не знаю намерено, или нет. Скорее думаю, нет. Статья-то о духовности. О том, что фильм сделан бездуховно. Ведь речь идет в первую очередь не о художнике Тарковском, или художнике Солженицыне, а о художнике Андрее Рублеве.


"Тарковский обрёк себя не подняться до купола духовной жизни избранного им персонажа и XV века, – и ту высоту духовного зрения, христианской умиротворённости, светлого созерцательного миростояния, которою обладал Рублёв, – подменять самодельными слепотычными (на современный манер) поисками простейших, и даже банальных, моральных истин, зато понятных ущербно-интеллигентному зрителю советской эпохи. Или плоских (но намекающих) сентенций: Русь– Русь, «всё она, родная, терпит, всё вытерпит… Долго ли так будет?» – «Вечно»."

"Художник-режиссёр именно этой сутью своего художника-персонажа не занялся. Конечно, мы не можем требовать, чтобы в фильме обсуждалось само мастерство и наука его, – но хотя бы нам почувствовать, что у Рублёва поиски идут на немыслимых высотах, когда иконописцу удаётся создать с немалых художественных высот русского XV века – ещё выше: произведение вечности. Создать в неожидаемых радостных колоритах – безмятежную ласковость, чувство вселенского покоя, свет доброты и любви, даже уделить нам свет Фаворский, и через икону таинственно нас соединить с миром, которого мы не видели."

"Браться показывать главным персонажем великого художника – надо же этого художника в фильме проявить, – и проявить на вершинах его мироощущения и в напряжённые моменты творчества? Но Рублёв в фильме – это переодетый сегодняшний «творческий интеллигент», отделённый от дикой толпы и разочарованный ею. Мировоззрение Рублёва оплощено до современных гуманистических интенций: «я для них, для людей, делал», – а они, неблагодарные, не поняли. Здесь фальшь, потому что сокровенный иконописец «делает» в главном и высшем – для Бога, икона – свидетельство веры, и людское неприятие не сразило бы Рублёва. (А неприятия и не было: он был высоко оценен и понят и церковными иерархами, и молитвенной паствой, ещё при жизни вошёл в легенду и в ореол праведности.)"

И лично мне взгляд Солженицына, на этого легендарного человека, ставшего главным героем фильма, ближе, чем взгляд Тарковского. И свои фильмы, если они будут на подобные темы, снимал бы я именно с таким взглядом.

По поводу вашего нежелания жить в той России, какой представлял ее себе писатель (по-моему, это небольшое произведение с довольно общими мыслями), я думаю, что вы, наверное, и в сегодняшней, жить не хотите. Если это так, то я, как ваш сверстник, это отчасти понимаю. Для сегодняшнего интеллигентного человека, воспитанного и образованного, наверное, все происходящее вокруг напоминает «театр абсурда» с пошлой пьесой. И такой человек, вряд ли хочет иметь что-то общее с происходящим. А скорее, если он не нашел пути к своей внутренней духовности и умиротворению, находится в разочаровании и ищет ему выход в саморазрушении, моральном и физическом (растянутом самоубийстве). А, может и нет, дай Бог, чтоб нет))

[Юрич]

По-моему, те "мерзости", о которых вы пишите, в свете духовности Рублева должны выглядеть убого и отвратительно, а не как в фильме, вроде, так и должно жить на Руси.

И фильм сделан таким бездуховным также ненамеренно. Просто он в какой-то мере отразил внутренний мир сценаристов и режиссера, на том этапе их жизни.
А наши комментарии отражают наш внутренний мир.

"Под Советами мы заброшены в такой бездненный колодец, что можно карабкаться годами по скользким отвесам, и самому себе и другим это кажется освобождением, – а мы всё ещё почти на той же глубине, в пропасти того же качества."

Что касается «думающих о России», вы, наверное, тут имеете в виду недалеких радикалов, и «слышащих звон, да не знающих где он»? Так я, спешу вас успокоить, к ним не отношусь. Хотя ко вторым, моментами, примыкаю, но быстро отстаю))

Мне не хочется с пеной у рта кричать «как я Родину люблю». Хотя свою Родину – Колыму, я не видел больше 20 лет и на расстоянии очень ее люблю. Но если представить что наша страна - это наш дом, в котором мы живем, так почему мы должны не любить его? Даже если в нем, что-то не так как нам хотелось? Что, мы должны его разрушать? Разливать в нем помои? Или третировать своих близких?

А если, предположим, вдруг, сосед говорит мне что, твой дед был алкоголиком, а бабушка падшей женщиной, а я знаю, что дед мой красавец Кронштадтский моряк капитан 2 ранга, а бабушка православная учительница, то почему я его должен слушать? Даже если где-то в жизни они и оступались, мне это не интересно, как и моим будущим детям.

Касательно «жаждущих, чтобы им показали красивые и духовные "корни" и "истоки", такие чтобы запад обкакался от зависти», то в этом я также вижу больше положительного, чем отрицательного. Это, если не брать крайние формы, здоровый дух соревнования. Мы ведь пока живем не в государстве «планета Земля» (хотя я б лучше жил в таком), а каждый в своем отдельном государстве. И по многим моментам наши государства соревнуются. Так почему вы принижаете естественное (идущее из человеческой природы) желание людей (граждан этих государств), сделать что-то лучше, чем другие, быть первыми в той, или иной области, выигрывать в соревнованиях, быть победителями? О войне я в последнюю очередь, будь она проклята. Но при надобности и в ней тоже. Но как по мне, намного приятнее соревноваться в искусстве, бизнесе, спорте и т.д. И почему мы должны верить, что ничего этого делать не можем?

[Граф Д]

Сообщение от Юрич

Статья-то о духовности. О том, что фильм сделан бездуховно. Ведь речь идет в первую очередь не о художнике Тарковском, или художнике Солженицыне, а о художнике Андрее Рублеве.

Обсуждать искусство с точки зрения духовности, к тому же духовности в понимании человека, настроенного как Солженицын - на мой взгляд задача не для форума сценаристов.
У меня на слово "духовность" вообще стойкая аллергия. Солженицын мог иронизировать над "ущербно-интеллигентным зрителем советской эпохи" (с неясными, впрочем, основаниями) и его истинами. Но сейчас куда уместнее иронизировать скорее над примитивной декларативной духовностью.
Не духовен Рублев Тарковского? Не так выглядит. Как он выглядел и что думал, этого вообще никто не знает на самом деле. Он мог быть жутким мизантропом, к примеру. Мысль, что художник-иконописец благостен, блаженен и мыслью к богу обращен - это клише. Художник может и клише обыграть так, чтобы это не казалось пошлым (а религиозная тема наиболее опасная в этом плане - шаг в сторону и начинается похабщина, не очевидная, впрочем, большинству), но благостные герои неинтересны и Тарковский никогда бы не стал снимать такого Рублева. Солженицын хотел, чтобы Тарковский сделал что-то наподобие байопиков, которые снимали раньше в Голливуде - например про Микеланджело, Франциско Ассизского. Это были хорошие фильмы. Но по старомодному одномерные, предназначенные для школьного возраста. Тарковский снимал не исторический или религиозный фильм и не биографию, да и не мог снять, даже если бы хотел, потому что нет настолько хорошего и точного жизнеописания Рублева. То есть что не изобрази - это фантазия, в целом. И претензии Солженицына сводятся к тому, что фантазия Тарковского не отвечает представлением Солженицына о Рублеве, иконописцах, духовности и тому, как все это надо снимать вообще. Как снимать нужно по его мнению - я представляю. Но такой фильм был бы неинтересен ни мне, ни Тарковскому.
Духовность вообще вещь такая... Чем больше о ней говорят и показывают, тем меньше ее остается. Потому что духовность заключается не в вере, молитвах, крестном знамении, символах и смирении, она в отношении человека к тому, что происходит вокруг него. И нет ничего духовного в умиротворении, если оно приходит через заученное смирение или затверженную молитву.

Тарковский снимал фильм не об иконах. Именно потому что будучи человеком не менее духовным чем Солженицын и художником он не мог быть умиротворен и не мог снимать благостную картинку, когда то, что он чувствовал в данный момент требовало от него совсем другого. И именно поэтому то что он снял - было духовно. Куда духовнее, чем жизнеописание иконописца. Даже если он чем-то пренебрег, а что-то исказил. Солженицын почему-то не мог этого понять, хотя должен был бы.

Сообщение от Юрич

По поводу вашего нежелания жить в той России, какой представлял ее себе писатель (по-моему, это небольшое произведение с довольно общими мыслями), я думаю, что вы, наверное, и в сегодняшней, жить не хотите.

Я думаю, что в России Солженицына вообще мало кто захотел бы жить. А в нынешней жить не очень приятно, это правда.

Сообщение от Юрич

Для сегодняшнего интеллигентного человека, воспитанного и образованного, наверное, все происходящее вокруг напоминает «театр абсурда» с пошлой пьесой.

Не все, но часто такое ощущение возникает, причем не в последнюю очередь благодаря модным ныне поискам духовности там, "в прошлом" - пятьдесят, сто, тысячу лет назад. Особенно абсурдным, потому что любой пакости, которую нетрудно отыскать в прошлом находится сакраментальное оправдание - такие были времена. В России времен Рублева (Руси), я бы точно жить не захотел.

Сообщение от Юрич

А скорее, если он не нашел пути к своей внутренней духовности и умиротворению,

О, я вас умоляю! С моей духовностью все в порядке, но духовный человек не может быть сопричастен обществу и в то же время умиротворен. Это в принципе невозможно. Можно устраниться от всего, закрыть глаза и послать всех к черту, но это не совсем соответствует принятым представлениям о духовности. Но тогда да - можно умиротвориться.

Сообщение от Юрич

находится в разочаровании и ищет ему выход в саморазрушении, моральном и физическом (растянутом самоубийстве). А, может и нет, дай Бог, чтоб нет))

Саморазрушение - часть духовного и интеллектуального развития. А самоубийство - всего лишь смерть, которая не есть конец. Иногда для человека не остается другого выбора, потому что смиренное тихое существование для него хуже смерти. Впрочем, на самом деле, ко мне это мало относится. Вы делаете какие-то трагические выводы из вполне обычной и нормальной позиции. Быть в оппозиции к своей стране или религии не значит разрушать себя или искать умиротворения. У меня есть своя точка зрения на то что я вижу, и то что она не слишком оптимистична не превращает мою жизнь в трагедию.
А что касается Бога и его помощи... С его стороны было бы помочь тем из верующих в него, кто явно обделен умом, а таких очень много. Я лично прекрасно обхожусь без помощи Господа и уверен, что он на меня не в обиде за эти слова (это было бы слишком мелко с его стороны).

[Граф Д]

Сообщение от Юрич

Но если представить что наша страна - это наш дом, в котором мы живем, так почему мы должны не любить его?

Это абсолютно идиотский вопрос. Вы можете любить что хотите, мое отношение строится не на детских метафорах, а на тех тенденциях, которые я наблюдаю среди обитателей этого, с позволения сказать "дома" и которые любить не могу, по определению. Заратустра не велит.

Сообщение от Юрич

Это, если не брать крайние формы, здоровый дух соревнования. Мы ведь пока живем не в государстве «планета Земля» (хотя я б лучше жил в таком), а каждый в своем отдельном государстве. И по многим моментам наши государства соревнуются.

Да дело в том, что общество и государство тогда начинает двигаться вперед, когда у них достаточно сил понять свои ошибки и признать их, чтобы не повторять в дальнейшем. А когда они твердят друг другу "хватит каяться", "правильно сволочей постреляли", "а в Америке ничуть не лучше", "зато мы войну выиграли"... и ищут утешения и оправдания в былых победах и свершениях - это тупик. Когда ищется "свой путь" и воскрешаются дохлые идеологии, шовинизм и паранойя, когда современных людей пытаются засунуть в рамки религии, когда верующий патриот оказывается полезнее умного скептика (которого трудно погнать на выборы и митинг) это тупик. И там уже неважно, кем был дедушка и бабушка. Надеюсь, что мой дедушка был бы на моей стороне. В противном случае - к черту его.

Сообщение от Юрич

Так почему вы принижаете естественное (идущее из человеческой природы) желание людей (граждан этих государств), сделать что-то лучше, чем другие, быть первыми в той, или иной области, выигрывать в соревнованиях, быть победителями?

Человеческая природа... Знаете одних природа заставляет орать долой Рейгана перед Белым домом, а других то же самое - на Красное площади.
А почему я принижаю?... Знаете, когда задают такие вопросы диалог продолжать бессмысленно. Если из всего что я сказал вы сделали такой вывод, то он сам по себе служит ответом на ваш вопрос. Потому что! Потому что когда люди вроде вас начинают удовлетворять свое "естественное" желание сделать что-то "лучшее для родины", то они как правило ограничиваются тем, что объясняют таким как я как надо любить родину и что там с вашей точки зрения естественно и неестественно. При этом людям, которые действительно позорят родину (в том числе и религиозным придурковатым фанатикам) вы никаких вопросов не задаете - с ними все в порядке, родину любят, а если и перегнут палку - ничего страшного.

Я человек умный и независимый. Для меня естественно презирать всякий пафос - все эти корни-шморни, истоки-стоки тем более, что я вижу во что это выливается в России сейчас. И фашиствующее православие и какие-то неоязычники с липовыми "ведами" и коммунисты-сталинисты и все твердят о родине и корнях. И каждый тебе объясняет кто ты и сколько ты должен гореть в аду/сидеть в тюрьме или куда тебе нужно уехать, если ты не любишь свою родину... А люди вроде вас примечательны тем, что даже если их не поддерживаете, то никогда эту сволочь не осуждаете, зато всегда готовы задать мне вопрос - "почему вы принижаете...?"
Потому что не уважаю примитивной гордости за страну, основанной на бабушкином православии и дедушкиных орденах, храмах и старых победах, спортивных достижениях и Пушкине (ко всему этому "гордящиеся", как правило, никакого отношения не имеют). Для умного независимого человека естественно вообще не слишком ассоциировать себя со страной и чужими достижениями. И думать в первую очередь не о детском наборе символов, а о том, что представляет она с точки зрения отношения к личности, к ее правам. Сейчас, здесь, а не "пицот" лет назад, при царе Горохе, как бы он храбро не бил врагов отечества. Если страна пренебрегает личностью и ее свободами в угоду религиям и идеологиям, если в ней популярны такие религии и идеологии и существует на всех уровнях явная ностальгия по временам, когда они господствовали (и сопутствующие всему этому шовинизм и поиск врагов), то для меня естественно по этому поводу беспокоиться. Потому что это угрожает мне и той части государства и общества которую я представляю. Да, конечно, все эти тенденции прикрываются и оправдываются былыми победами, памятью о прошлом, традициями, бабушками, дедушками, племянниками, кошками и т.д. Поэтому у меня на дедушек такая же аллергия, как и на духовность.

Я слишком часто слышу подобные вопросы, и чаще всего в более агрессивной форме "почему вы так не любите нашу страну, почему вы не уедете отсюда!". Если неприязнь к пафосу выглядит "неестественно", то значит в обществе что-то не так. Того и гляди получу по морде - уже обещали не раз. Кстати, православный грозился - студент семинарии за Кураева обиделся. А я такой человек - когда мне угрожают мне как-то сразу становится плевать на страну, ее подвиги и соревнование. Соревнуются они! Не смешите!
И я не могу любить дом, где мне регулярно объясняют, что я предатель, больной, дурак и "п....с", а вот Ваня Иванов - религиозный слабоумный инвалид войны с кучей таких же придурковатых детишек, любитель Сталина, Путина и Михаила Круга - хоть и глуп, но обладает душой и истинный сын своего народа. Сыт я этим по горло.

[Розенко]

Тарковский, наверное, художник, но фильм этот (и Зеркало) смотрятся - тяжко. С о Сталкером уже по-легче чуток, но в общем... Даже не дочитав до конца Солженицина, соглашусь в одном, но важном - в фильме о Рублеве должны креститься.

Не помню как там было, но верю тут Солженицину - что не крестятся.

------------
История не есть наука
История - это интерпретация фактов истории

-----------
Вполне возможно снимать фильм на историческую тему - без никакого желания - проводить аналогии с днем сегодняшним.

Почему это должно быть обязательным условием - совершенно не понятно. И тут Солженицин тоже прав.

Хотя в общем то я Солженицина не очень люблю и считаю, что его литературный талант порядком преувеличен

[Граф Д]

Сообщение от Розенко

Даже не дочитав до конца Солженицина, соглашусь в одном, но важном - в фильме о Рублеве должны креститься.

Да что вы говорите?! Нет, я понимаю, что сейчас модно считать, что тогда "все было", все было можно и царила полная свобода, а кто не верит, тому мозги агенты НАТО промыли. Так вот - нельзя было. А может кому-то и можно, но не Тарковскому. Не в таком фильме. Который и так не очень-то пускали на экран. Так что разговор о том, как надо было снимать - он бессмысленен.

Сообщение от Розенко

Почему это должно быть обязательным условием - совершенно не понятно. И тут Солженицин тоже прав.

Никто и не говорит, включая Солженицына, что это обязательное условие. Это выбор художника. В жестких условиях эпохи соблазнительно сказать что-то о своем времени используя исторический материал. Опять-таки, условия эпохи ныне неясны людям, уверенным, что демократы и Новодворские все врут о прекрасной советской родине.

Сообщение от Розенко

Хотя в общем то я Солженицина не очень люблю и считаю, что его литературный талант порядком преувеличен

Заслуги Солженицына несколько в другой плоскости. Переводить их сугубо в область литературы, все равно что судить о Черном квадрате Малевича с точки зрения классической живописи.